МИХАИЛОМ МИХАЙЛОВИЧЕМ ОН СТАЛ БЛАГОДАРЯ ЗОЩЕНКО
Михаил Козаков родился в очень хорошей семье и был сыном людей, хлебнувших горя.
Отец его, Михаил Эммануилович Козаков, был писателем, автором нескольких пьес, повестей и эпического романа «Девять точек» («Крушение империи»); пьесы запрещались (одна — персональным распоряжением Сталина), коллеги его увлеченно травили, роман полностью был опубликован только после его смерти (и сегодня, будем честны, всеми забыт). К бедам присоединялся диабет, от которого он страдал с молодости и который в 57 лет свел его в могилу.
Мать Михаила Михайловича, Зоя Никитина, пережила два ареста (в 30-е ее обвинили в работе на английскую разведку, в 40-е — в финансовых нарушениях, и то, и другое было бредом). Сын вспоминал, что она «всегда работала… Сама оставляла мужей и, забрав детей, уходила к следующему, гордо отказываясь от материальной помощи». А друг семьи Евгений Шварц писал: «Считалась она женщиной красивой, богатая фигура, небольшая голова, гладкая прическа, огромные глазища, по-восточному темные. Была Зоя греческого происхождения и унаследовала бешеную энергию своего племени. Голос низкий. Хрипловатый. Психическое здоровье — как у парового катка… Словно в ответ на несокрушимую ее жизнеспособность, судьба принялась избивать ее с механическим упорством. В конце войны погиб один ее сын. Второй, уже в мирное время, был убит нечаянным выстрелом из трофейного пистолета. Школьник, товарищ по классу, взял пистолет у отца, вертел, вертел и убил рослого, серьезного, умного мальчика. Остался у нее один сын — от Миши Козакова. Тоже Миша».
Детство и юность младшего Козакова прошли в общении с титанами. С Зощенко (родители в 1934 году сомневались, подойдет ли их сыну имя Михаил Михайлович, но вспомнили, что Зощенко зовут именно так — и остановились на этом варианте). С Ахматовой. С крупнейшим литературоведом Борисом Эйхенбаумом. С тем же Шварцем — «толстым веселым дядей Женей», который в присутствии тринадцатилетнего Миши впервые читал «Обыкновенное чудо». С Борисом Пастернаком (тот читал «Август»).
По сравнению с папой и мамой Миша казался баловнем судьбы (и писал: «я без всякой иронии считаю себя, в основном и главном, счастливым человеком»). В 18 лет с легкостью поступил в Школу-студию МХАТ, выдержав конкурс в 75 человек на место, в 21 год сыграл главную роль в фильме живого классика Михаила Ромма «Убийство на улице Данте» и моментально стал кинозвездой, в 22 года получил роль Гамлета в спектакле легендарного Николая Охлопкова, — ну, а о дальнейшей фантастической карьере актера и режиссера можно и не напоминать. И при этом в его автобиографических книгах полным-полно терзаний и самоедства: одна начинается признанием в «природной закомплексованности, природной застенчивости, которую всю жизнь вынужден скрывать под маской лицедея, жуткой боязни, наконец, обнаружить свою глупость и малые знания в области культуры…»
ДАЛЬ МЕЧТАЛ ПРЕВРАТИТЬ «БЕЗЫМЯННУЮ ЗВЕЗДУ» В КАФКИАНСКИЙ КОШМАР
Как ни странно, самые известные роли Козакова в кино — это роли второго плана. Среди них — гениально сыгранные «роли идиотов, которые я, признаться, вообще очень люблю» — в «Здравствуйте, я ваша тетя!» и «Соломенной шляпке». Злодей Зурита в «Человеке-амфибии», в которого, несмотря на демонстративное коварство, была влюблена половина женщин страны. Физик в выдающихся роммовских «Девяти днях одного года», Бирон в «Демидовых». Были и роли проходные — например, Дзержинский, которого он играл иногда «не без удовольствия», как в фильме «20 декабря», но чаще без особой радости. И роли, которые он терпеть не мог: «Надо же было так случиться, что я дважды (!) играл в «Хождении по мукам», в двух киноверсиях! И та, и другая версии — дерьмо! И я там дерьмо! А лучше сказать, как учила Раневская, говно!»
Он был еще и прекрасным кинорежиссером — правда, большинство его работ («Если верить Лопотухину», «Тень, или «Может быть, все обойдется», «Ужин в четыре руки», «Очарование зла») остались не заметны за сиянием главных хитов: «Безымянной звезды» и «Покровских ворот».
«Безымянную звезду» по пьесе Михаила Себастиана он мечтал поставить для телевидения много лет. В конце 60-х телеспектакли выходили на ТВ один-два раза, а потом их стирали с видеопленки «за дефицитностью оной» (так погиб козаковский спектакль «Удар рога» с Олегом Далем). Это не смущало Михаила Михайловича, в 1970-м он собирался ставить «Безымянную звезду» с тем же Далем и Анастасией Вертинской. Но проект рассыпался, и вернулся к нему Козаков лишь восемь лет спустя. К счастью, на этот раз он снимал уже на кинопленку.
Вертинская осталась исполнительницей роли Моны, а вот с Далем возникли проблемы. Ему все еще нравилась пьеса и роль учителя Марина Мирою, но Даль мечтал «сделать из этой прозрачной истории нечто вроде «Процесса» Кафки. Жителям города, где живет Мирою, предлагал Даль, только кажется, что мимо их вокзала проходят столичные поезда. Рельсы уже давно заросли травой. Учитель видит звезду, которую он открыл, и она действительно светится в ночном небе, но ее почему-то никто на Земле разглядеть не может. Всю историю Олег предлагал кончить самоубийством учителя, причем тоже в кафкианском духе. Что-то вроде того, что учитель ложится на рельсы, едва угадываемые под травой, и его убивает поезд, который, распахивая дерн и землю, проносится на жуткой скорости…
Помню, я сказал ему тогда: «Олег, когда я захочу ставить Кафку, я буду ставить Кафку — если мне это разрешат, — а я пока ставлю конкретную, к тому же понравившуюся мне скромную комедию Михаила Себастиана и предлагаю тебе в ней сыграть главную роль». Он увял, скукожился, взгляд ушел внутрь себя, ему явно стал неинтересен предмет разговора и мой взгляд на пьесу».
Увы, за восемь лет Даль сильно переменился — стал гораздо мрачнее. Жить ему оставалось пару лет. «Он реализовал свой талант едва ли на треть своих грандиозных актерских и человеческих возможностей. Знавший его близко, утверждаю это со всей болью и горечью, утверждаю с досадой — черт подери! — которая вырвалась самой первой эмоцией, когда я вдруг узнал в Ленинграде о его нелепой смерти».
Мирою сыграл Игорь Костолевский, а на роли Грига Козаков собирался пригласить Леонида Филатова. Но против восстал Георгий Рерберг — оператор, считавшийся гением и славившийся своим сложным характером: «У него не кинематографическое лицо!» (!!!) В итоге Козаков сыграл Грига сам, а с Рербергом рассорился насмерть (тот даже снял из титров свою фамилию).
«ЕВРЕЙСКИЕ ТАНЦЫ ВОКРУГ ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ»
Но все эти проблемы показались мелочами, когда Козаков взялся за «Покровские ворота» — фильм, который изначально не нравился никому. Георгий Данелия по-дружески пытался отговорить Козакова от постановки, потому что «сценарий неудачный». Софья Пилявская, хоть и помогла «пробить» постановку, до конца дней говорила: «Миша Козаков висел на мне, как гиря, чтобы я сыграла эту тетку! Я согласилась из меркантильных соображений. Я не люблю «Покровские ворота», потому что считаю, что не надо пытаться налить в стакан пол-литра. А Миша всего туда намешал». Никита Михалков отказался играть Савву Игнатьевича. Отказывалась от роли Людочки и Елена Коренева: «Оперетта, да и только!»
Когда фильм все-таки сняли, его принялось ругать начальство. Главный теленачальник Сергей Лапин назвал «Покровские ворота» «мерзостной картиной»: «Вы опорочили образ советского воина! (Имелся в виду Савва Игнатьевич. — Ред.). Такие фильмы делают люди, сбегающие в Израиль или в Америку!» А один кинодраматург, имя которого Козаков в своих воспоминаниях приводить не стал, добавил к этому: «Что обсуждать? Еврейские танцы вокруг памятника Пушкину…» В эфир «Покровские ворота» вышли чудом — по легенде, только потому, что Андропов в беседе с Лапиным посетовал, что в эфире появляется мало комедий, и «пасквиль» все-таки экстренно засунули в программу.
Коренева потом вспоминала: «Оказалось, что мы все, актеры, сильно заблуждались, и тем очевиднее сейчас воспринимается прозорливость и творческая интуиция Михал Михалыча. Хотя… И он наблюдал успех картины, растянувшийся на десятилетия, с нескрываемым любопытством: а что, правда, так хорошо? Но не до такой же степени?! Может, оттого и совершили мы с Таней Догилевой непростительную оплошность, хулиганство, когда во время премьеры в Доме кино решили сразу идти в ресторан «праздновать» и не выходить на сцену представлять фильм вместе со съемочной группой. Это решение мы приняли спонтанно, на волне адреналина премьеры. Недоумение Михал Михалыча и досада, высказанные им позже, были восприняты нами как нечто преходящее – подумаешь, это же Михал Михалыч, он всё простит!»