Забрался в погреб — а там свой, в полицейской шинели.
Такое бывало. После Победы по СССР прокатилась волна другой войны — тихой, незаметной, но беспощадной. На этот раз врага искали не в окопах, а за соседской дверью.
Кто стрелял в своих, а потом вернулся вместе с настоящими героями? Вычисляли быстро. Иногда — за четверть часа. А иногда — ошибались навсегда.
СССР после Победы — это не только разрушенные города, но и огромная задача: вычислить пособников нацистов.
«Сидит передо мной — улыбается, а в деревне у нас детей в колодец бросал»
Так описывал одного из подозреваемых сельский активист на допросе в 1945-м. Люди возвращались с фронта и из плена, но НКВД и СМЕРШ знали: далеко не все из них жертвы вторжения нацистов. Кто-то в оккупации стал полицаем, кто-то — старостой. Находились среди них и те, кто работал охранником в концлагерях и мучил гражданской население.
В стране запустили массовую фильтрацию. Бывших военнопленных, жителей освобождённых территорий и угнанных на работы в Германию — всех «прогоняли» через лагеря. Там анкетировали, допрашивали, сверяли биографии, расспрашивали односельчан. Проверяли даже то, как человек держится — дрожат ли руки, не сбивается ли в деталях, не слишком ли гладко говорит.
Как в НКВД вычисляли предателей в короткой беседе
За 10–15 минут следователь делал первичное заключение: этот человек — обычный беженец, а вот этот — потенциальный коллаборационист. И часто этот вердикт подтверждался. Как им это удавалось? Ведь предатели готовились, придумывали легенду и максимально старались скрыть правду.
Вот несколько основных приемов:
Проверка «легенды». Подозреваемый заполнял анкету. Где жил, с кем, когда работал, кто начальник.
Следователь готовился к допросу. В арсенале были списки частей, попавших в окружение, базы по полицаям, досье на лагеря и старост.
Следователь сравнивал это с базами данных: например, кто командовал этим участком, в какой части мог служить заявленный начальник. Несостыковки всплывали моментально.
Ключевые вопросы-ловушки.
— «Где вы были в январе 43-го?»
— «Работал в деревне Пески»
— «А кто тогда был старостой?».
А дальше о ближайшем круге, коллегах и т п.
Если человек запинался, называл несуществующие фамилии — подозрение только росло. Если всё называл идеально — тоже вызывало сомнение. Значит, вероятно, готовился, придумывая легенду.
Наблюдение за поведением. Оперативники прекрасно умели считывать невербальные реакции. Человек говорит одно, а язык тела — совсем другое. Это несоответствие вызывало сомнения.
Дрожащие руки, потливость, слишком гладкий рассказ, отказ смотреть в глаза, забывчивость в простых деталях. Иногда это говорило о шоке. Но иногда — о вине.
О важности невербалики рассказывает характерный пример из дела 1944 года. При допросе бывшего полицая в Смоленске следователь заметил, что подозреваемый постоянно вытирал ладони о брюки. Ладони его сильно потели. Оба этих признака говорили о нервозности. Его отправили на повторную проверку и в дальнейшем выяснили, что он виновен в расстреле 17 мирных жителей.
Применялся контроль «зоны комфорта». Подозреваемого усаживали на жёсткий стул под яркий свет, чтобы лишить возможности скрыть жесты.
Правило «трёх противоречий»: Если невербальные сигналы (поза, мимика) трижды не совпадали с вербальными ответами, это считалось признаком лжи.
Психологическая атака. Следователи применяли провокации: спрашивали про несуществующие лица («Вы были с лейтенантом Сидоровым?»), подсовывали ложные факты («Мы уже знаем, что вы служили в оккупационной полиции»). Реакция человека часто всё и решала.
Если всё складывалось — человека отпускали. Если нет — шёл на глубинную фильтрацию.
Конечно, по одному признаку никто сразу виновным не называл. Потому что человек, особенно в стрессе, мог легко наболтать лишнего. Или память могла подвести. Лично я не сразу вспомню все детали, с кем и когда я работал года 3-4 назад. Какие-то не самые значимые фамилии и нюансы забуду точно — много же событий произошло. А тут — люди в страшном стрессе, вокруг оккупанты. В НКВД это понимали, поэтому сразу под арест отправляли в крайнем случае, если всё было совсем очевидно.
Были, конечно, и ошибки системы, когда за неправильную невербалику человек страдал зря. Например, молодого солдата с болезней Паркинсона три месяца протаскали по фильтрационным лагерям. Затем врачи поставили диагноз и парня отпустили. А учительницу из Одессы посадили за ее привычку теребить платок (позже — амнистировали, когда подтвердилась ее невиновность).
Если допрос ни к чему не приводил, в дело вступала тяжелая артиллерия доказательств.
Сосед знает всё
Одно из самых надёжных орудий правосудия — сосед. В деревнях хорошо знали, кто в немецкой форме ходил, кто хлеб с комендантом ел, а кто людей в подвал уводил.
НКВД устраивал перекрёстные допросы. Вызывали десятки человек, сверяли показания. Иногда устраивали очные ставки: «Вот он, ты его помнишь?» — «Помню. В форме стоял, с автоматом. На свадьбе у немцев пел».
Конечно, свидетели могли ошибаться. Но если один, второй, третий говорили одно и то же — всё, дело шло дальше.
Ну и использовали немного классики, которая сейчас хорошо знакома по фильмам про зону и полицию:
«Хороший и плохой следователь»: один орёт, другой уговаривает. И подозреваемый начинает тяготеть к хорошему следователю, сам рассказывает правду.
Подсадной агент в камере с историей: «Я тоже был полицаем, лучше сразу скажи — легче будет».
Немцы вели списки. Очень аккуратно
Когда советские войска освобождали территорию, они забирали не только пленных, но и архивы. Особенно урожайными были лагеря — например, в Травниках нашли картотеку с тысячами фамилий охранников и полицаев.
Эти документы стали золотом для следователей. Если фамилия человека была в списке — шанс на оправдание резко стремился к нулю.
«Пособников» было слишком много. Или слишком мало?
Через фильтрационные лагеря прошло до 5 миллионов человек. Из них — примерно 500 тысяч признали виновными. Но даже эти цифры спорны: архивы засекречены до сих пор.
Увы, не все были виноваты на самом деле.
Как сказал один профессор, пожелавший остаться неизвестным: «Сотрудничавших — мизер. Но в тех условиях подозревали всех».
Если ты выжил в плену, ел каждый день, не потерял здоровье — значит, подозрителен. Значит, «как-то устроился». Почему выжил, когда другие гибли?
Конечно, жизнь подкидывала экзистенциальные вопросы.
Бывали случаи и посложнее. Парень пошёл в полицаи, потому что так угрожали убить его семью. Женщина жила с немцем, чтобы иметь доступ к кухне и выносить еду партизанам. Многих людей с подобными историями быстро амнистировали.
Была и еще одна сторона вопроса, мешавшая добраться до истины.
Доносчикам платили и весьма неплохо. Доносчики получали до 60 рублей за сигнал. Это примерно 15% от средней зарплаты в то время. Некоторых, кто был виновен, но несильно — освобождали от наказания. И возникло искушение придумать обвинение.
В Молдавии, например, почти половина доносов оказалась липой: люди сводили счёты, мстили, «страховались». А кто-то — просто искал еду или тепло. Другие народы ничуть не лучше — статистика после расследования по ложным доносам оказалась весьма печальной.