Особенно любопытны моменты, когда за дипломатическим фасадом прорывались личные отношения — ироничные, колкие или просто человеческие. Одним из таких эпизодов стала история прозвища, которое союзники дали Сталину, и его реакция на него. Эта история заслуживает внимания не только как анекдот, но и как иллюстрация тонкостей международной политики на высшем уровне.
В истории российской революции смена настоящих имен на подпольные клички была делом обычным. Ленин, к примеру, куда более узнаваем под псевдонимом, чем как Владимир Ульянов. А среди соратников его звали еще проще — Старик. Впрочем, таких прозвищ у вождей революции хватало, и за каждым стояла история или замысел.
Сталин, как и многие его товарищи по революционной борьбе, тоже не обошёлся без прозвищ. Наиболее известная партийная кличка Иосифа Виссарионовича — Коба — была выбрана им самим. Её происхождение можно отследить до древнего восточного правителя Кавада I, который прославился не народолюбием, а жестким авторитаризмом.
Именно в этом образе восточного деспота молодой Сталин увидел политический символ, близкий своим убеждениям и стилю. Между прочим, и сам «Сталин» — это тоже не фамилия, а псевдоним, намекающий на «стальную» твердость характера.
Именно такую трактовку подхватил и Адольф Гитлер, который, оценивая стиль правления советского лидера, открыто называл его «восточным деспотом». А британский премьер Уинстон Черчилль предпочитал более изощренное описание — «Хитрый византиец». Для политиков Западной Европы Восток был в то время символом интриг, жесткой власти и неуловимой двойственности. И потому подобные прозвища несли в себе иронию, а порой и откровенное пренебрежение.
Совсем другой характер имело прозвище, появившееся во времена Второй мировой войны. В переписке между Уинстоном Черчиллем и Франклином Рузвельтом глава Советского Союза стал фигурировать под именем «Дядюшка Джо». Это прозвище родилось в духе американской традиции сокращать и упрощать имена.
Англоязычный эквивалент «Иосиф» — это Джозеф, а уж сокращённый «Джо» звучал по-домашнему. Слово «дядюшка» придавало образу Сталина налет доброжелательности — так американцы воспринимали своего союзника, пусть и немного эксцентричного.
На первых этапах англо-американского диалога ничего предосудительного в этом прозвище не видели. Все изменилось в феврале 1945 года, во время Ялтинской конференции, где впервые за долгое время лидеры трёх союзных держав — СССР, США и Великобритании — собрались вместе, чтобы обсудить послевоенное устройство мира.
Настроение на встрече уже было заметно легче, чем на предыдущей Тегеранской конференции, где ещё ощущалось давление войны и неопределённости. В Ялте же уже никто не сомневался в приближающейся победе.
Одним из ярких эпизодов Ялты стал банкет, проходивший на фоне дипломатических обсуждений. Во время одной из застолий Рузвельт, будучи в приподнятом расположении духа, обратился к Черчиллю с вопросом — может ли он при Сталине упомянуть его прозвище «Дядюшка Джо». Британский премьер, несмотря на весь свой специфический юмор, хорошо знал, с кем имеет дело. Он предостерег американского коллегу от столь фривольных откровений — всё же Сталин был человеком сложным, а его реакция могла повлиять на ход переговоров.
Тем не менее, Рузвельт решил, что чувство юмора у советского лидера имеется, да и атмосфера вполне дружелюбная. В какой-то момент он всё же упомянул это прозвище при самом Иосифе Виссарионовиче. Но реакция оказалась совсем не той, на которую рассчитывал президент США. Сталин, хмурясь, спросил: «Я могу покинуть этот стол?» Мгновенно в зале повисла гнетущая тишина — казалось, один неверный шаг, и дипломатическая буря неизбежна.
Спас ситуацию американский политик Джеймс Бирнс, который позже станет госсекретарём. Он тут же попытался разрядить атмосферу, напомнив, что сами советские граждане используют в отношении американских президентов выражение «Дядя Сэм». Мол, «Дядюшка Джо» — это просто зеркальный ответ, знак признания и равенства. Сталин уловил посыл, сделал вид, что шутка ему понятна, и напряжение постепенно рассеялось.
Позднее, в кругу соратников, Сталин признался, что обиду он не затаил, а просто решил отыграть свою сцену в ответ на попытку американца пошутить. Юмор он, разумеется, понял — но в отличие от Рузвельта, вложил в реакцию свою политическую игру. И хотя ситуация разрешилась благополучно, ни британцам, ни американцам больше не хотелось экспериментировать с подобными вольностями.
Ялтинская конференция в итоге стала последней, где союз трёх держав держался на доверии и личных отношениях лидеров. После неё началась новая эпоха — Потсдам, холодная война и глобальное противостояние. А «Дядюшка Джо» так и остался символом той короткой эпохи сложного, но ещё возможного взаимопонимания между столь разными мирами.