«Как все советские школьники и студенты, я много лет изучала английский язык сначала в школе, затем в институте, даже сдавала кандидатский минимум. Помню, меня тогда сильно раздражало, что почти каждое слово имеет несколько вариантов перевода и не знаешь, какой лучше употребить.
Недавно общалась с одним американским журналистом. Одна из тем, которая его интересовала, — как живут люди в закрытых территориальных образованиях (ЗАТО), бывших «почтовых ящиках», — городах, у которых не было названия, а был только номер. В одном из таких городов я и родилась. Теперь он называется Озерск.
Журналист спросил:
— А как вы сами называете свой город?
Я машинально ответила:
— Зона.
И только сейчас заметила, что в нашем родном языке тоже много слов, которые имеют совсем различные значения. К такому слову относится и слово «зона». Зона отдыха. Зона — место содержания преступников. Зона — так до сих пор называют свой родной «закрытый» город проживающие в нем жители.
А еще зона — это 30-километровая полоса отчуждения, которую очертили на скорую руку после аварии на Чернобыльской АЭС.
Тогда мало кто знал, что это не первая радиационная авария. И чем она грозит человеку, растениям и животным. Почти никто не знал и о существовании на Урале Опытной Научно-исследовательской Станции ПО «Маяк» (ОНИС), работы которой были засекречены многие годы. После аварии на радиохимическом комбинате «Маяк» в 1957 году образовался так называемый Восточно-Уральский радиоактивный след. Он представлял собой полосу шириной 4-6 км и протяженностью около 100 км. На его территории оказались деревни, пашни, огороды, леса, поля, озера со своей флорой и фауной, загрязненные в той или иной степени радионуклидами.
Около 45 лет сотрудники ОНИС в условиях строгой секретности проводили целый комплекс исследовательских работ. Костяк работающих составили сотрудники с высоким уровнем знаний и квалификации. А еще энтузиазма и какой-то доли фанатизма, позволившими им работать в небольшой, изолированной от мира научной организации и достигнуть при этом таких результатов, которые на поверку оказались на уровне мировых. Опытная станция явилась своего рода alma mater советской радиологии. До чернобыльской аварии территория следа представляла единственную в мире экспериментальную площадь, где в натуральных условиях можно было проводить любые радиоэкологические эксперименты и наблюдения.
Приказ — в Чернобыль!
Не удивительно, что уже 4 мая 1986 года большая часть сотрудников и лаборантов улетела в Чернобыль для изучения обстановки после катастрофы на ЧАЭС. По приказу должны были ехать женщины старше 30 лет и все мужчины. В течение всего года работники ОНИС летали из одной Зоны в другую, но уже никто не соблюдал возрастные ограничения. Мы смеялись, что свободны от Зоны только в воздухе. С 1987 года в Чернобыльской Зоне стали создавать постоянные организации. Около двух десятков специалистов Опытной станции были переведены на постоянную работу в Припять, где они организовали отдел рекультивации и дезактивации природных объектов ПО «Комбинат». Они проработали там от одного до 10 лет. Необходимо было оценить масштаб аварии, определить степень загрязнения природных объектов радионуклидами, разработать технологии по их снижению и применить их на практике. Я оказалась в числе этих специалистов, и мои перелеты из Зоны в Зону вахтовым методом продолжались четыре с половиной года.
Казалось, что произошла нейтронная война
В Припяти для лаборатории и отдела отдали тепличное хозяйство, расположенное почти на окраине города, и стоящий рядом детский сад. Теплицы были гидропонные, построенные по голландской технологии, но их до аварии не успели сдать в эксплуатацию. Там мы и проводили наши эксперименты, отрабатывали технологии выращивания «чистой» овощной и цветочной продукции в сильно загрязненных радионуклидами условиях и методики по снижению их концентраций.
В детском саду должны были расположиться радиохимические лаборатории и кабинеты научных сотрудников. Я пошла посмотреть, что там за обстановка, что можно оставить для рабочих нужд, а что вывезти на могильник. Моя нервная система, еще не адаптированная к тем условиям, пережила первый мощный стресс. Сначала поразила роскошь детского сада — оказалось, что он принадлежал атомной станции. В комнатах на полу лежали китайские двусторонние и очень красивые ковры.
Спальные комнаты оформлены так, что шторы и покрывала на кроватках были из одного материала, в каждой группе своей расцветки. Стояла мертвая тишина. Она на самом деле была мертвая. Казалось, что прошла нейтронная война. Людей не стало, а все вещи оставались на своих местах. В рядочек стояли малюсенькие туфельки, в туалете — горшочки. В вестибюле в шкафчиках лежала сменная одежда. На стене — фотографии детей, которые в этот день дежурили по группе. Их симпатичные мордашки улыбались. Промелькнула мысль: «Где они сейчас и что с ними?» В одной клетке — усохший труп ежика. Казалось, что лежит одна колючая шкурка. В другой — перья от умершей птички. В огромные окна светит летнее солнце, а ощущение такое, что попал в нереальность и тебе все это снится.
В одной спальне на детской кроватке лежала живая собака. Видимо, она жила при детском саде до аварии и кого-то из детей любила больше других. На его кроватке и расположилась, так как остальные были не тронуты, а на этой покрывало было очень грязное и смятое. Она еле сползла со своего места и подошла ко мне. Я ужаснулась ее виду. Нижняя часть лап была лишена шерсти, голое мясо кровоточило. Изо рта тонкой струйкой непрерывно текла слюна. Глаза были мутные. Я даже не поняла, видит ли она что-либо. У нее был внешний бета-ожог, так как она уже год ходила по радиационно-загрязненной почве и растительности. А внутренний ожог был от того, что ела «грязных» грызунов.
Когда мы еще раз заходили в садик, то нашли ее на той же кроватке. Она исчезла только тогда, когда мы вывезли все вещи на могильник. Мы оставили себе несколько столов и ковры. Их мы резали и стелили на пол при входе в здание после корыта с дезинфицирующим раствором для мытья обуви, чтобы не растаскивать радиационную грязь. Выбирая столы для сотрудников, я взялась за столешницу одного из них и закричала от страшной боли, пронзившей мой большой палец. Воды в садике не было, я стала плевать на него и тереть об одежду. Потом он опух, долго болел, стал сине-сиреневого цвета. Вскоре с него слезла кожа. Видно, получила радиационный ожог, схватившись за «горячую» частицу.
Какую дозу получили — не узнаем до самой смерти
Детские одеяльца мы резали и шили из них зимой шарфы, шапки, варежки и жилетки. Все это мы надевали поверх спецодежды для тепла, чтобы ее сильно не загрязнять радионуклидами, когда ехали в лес собирать пробы снега, деревьев, кустарника. На ноги сверху еще надевали пластиковые бахилы, которые сами шили из пленки. Лаборантов ведь не хватало. Все сотрудники ездили по Зоне за пробами почвы, растительности.
Однажды зимой мы почти все поехали в лес. С нами была машина, у которой поднималась люлька, в которую садился сотрудник. Он сбрасывал вниз шишки с сосны, начиная с верхушки. На нас сыпался снег, а мы собирали и сортировали шишки по пакетам. Вернулись на базу — и тут началось. Страшно заболела голова, появилась сильная слабость, головокружение, тошнота. Так было почти после всех выездов по территории 30-километровой Зоны.
Надо сказать, что с дозиметрическими приборами было тяжело. Так называемых «карандашей», которые показывают внешнюю дозу радиации на данный период, я за все четыре с половиной года в глаза не видела. А что показывали кассеты, которые выдавали на вахту, мы не знали. Они были рассчитаны на небольшую внешнюю дозу. А если доза оказывалась значительно выше, то не было понятно — насколько. Да и те данные от нас скрывали. Поэтому мы не знали, в каких радиационных полях работали. Сейчас известно, что основной вклад в дозу вносило именно внутреннее поступление радионуклидов. Но, думаю, сколько мы взяли, не узнаем до самой смерти.
Я много раз сама измеряла поверхностное загрязнение территории теплиц и лабораторий. Делала карты съема. Требовала приезда работников отдела радиационной безопасности, чтобы они их подтвердили. Я хотела сделать расчет, сколько надо находиться людям на том или ином рабочем месте. Из отдела приезжали, замеряли. Но карты таинственным образом исчезали. Я делала новые в двух экземплярах. Снова вызывала дозиметристов и медиков. Требовала разовые дозиметрические «карандаши», чтобы можно было оценить суточный вклад. Но кончилось все тем, что меня пообещали уволить по статье, если еще буду «возникать». Мне пришлось все теплицы промерить и самые грязные места завалить битыми цветочными горшками. На трубах отопления мелом ставить метки, в каких местах нельзя стоять.
Плачущие автобусы
Рабочие теплиц были, в основном, эвакуированы из Припяти, Чернобыля и соседних деревень. Их увезли из своих домов и квартир фактически без вещей. Они не знали о дальнейшей судьбе своей собственности и хотели работать поближе к бывшему дому. Ежедневно они ехали на работу из Чернобыля, где жили в общежитиях, в Припять. Ехали мимо своих домов. С какой тоской они смотрели в окна своих квартир, в которые уже никогда не смогут вернуться. На балконах стояли велосипеды, уже год висело на веревках белье, занавески трепетали в открытых форточках. Дома были под сигнализацией, чтобы избежать мародерства. Целый год не было решения, что же с этим добром делать. Отключили свет, воду, отопление. Когда мы ехали по Припяти, опять возникло ощущение нейтронной войны. Людей, птиц, животных нет. А все неживое осталось.
Сама 30-километровая Зона имела несколько внутренних зон. В 30-километровую вошли города Припять, Чернобыль и большое количество деревень. Все это было огорожено первым рядом колючки. Несколько КПП. Мы жили в Чернобыле, там нас сажали на «чистые» автобусы и везли в Припять. При выезде из Чернобыля стоял первый милицейский пост. В салон заходил милиционер. Мы дружно поднимали пропуска. Он проходил по автобусу — проверял, нет ли «чужих». Мы ехали дальше до пересадки на ПУСО (пункт санитарной обработки) в Лелеве. Там пересаживались в «грязные» автобусы. Одни ехали на ЧАЭС, другие в Припять. Припять была обтянута вторым кольцом колючей проволоки под напряжением. Снова КПП и проверка пропусков и автобуса. Третье кольцо ограждало квартал в середине Припяти, который был чуть «чище» остальных.
Осенью 1987 года было окончательно решено, что никто в Зону жить не вернется. Большой вклад в это внесли и наши специалисты. Они сделали подробные карты радиационного загрязнения территории Зоны. Было решено захоронить все деревни и все вещи из домов Чернобыля и Припяти. Из наших лаборантов составили команды, которые ходили по домам и описывали все имущество в квартирах.
С каждой командой ходил человек из органов или милиционер. Они собирали деньги, документы, драгоценности. Все описывалось и пломбировалось. Хорошие шубы, ковры резали ножами. Хрусталь сметали с полок на пол и били. Это чтобы мародеры не вывезли за Зону и не продали. Авария произошла накануне праздника 1 Мая. Жители города затарили свои холодильники по полной программе. За год все это протухло. Стоял страшный смрад. При спешной эвакуации кто-то не закрыл кран с водой. За год снег и дождь попадали в открытые окна и форточки. Некоторые квартиры сильно промокли, обои свисали клочьями. Было очень тяжело ходить по квартирам и физически, и морально. Заходишь в чужую квартиру, представляешь, как жили ее бывшие хозяева, видишь брошенные дорогие их сердцу вещи, семейные реликвии, фотографии. Сердце щемит! Иногда нервная система не выдерживала, наворачивались слезы. Увидишь детскую кроватку, пеленки, игрушки… В одном общежитии побывали мародеры, что-то искали. В одной комнате весь пол был засыпан фотографиями. Я хотела зайти, но не смогла поставить ногу на чье-то фотолицо.
Квартиры в Припяти переписывались дважды. За нашей командой шли дозиметристы. Они измеряли загрязнение теле- и радиоаппаратуры, холодильников, других бытовых приборов. На относительно «чистые» мелом ставили отметки. Некоторые жители до аварии купили новые гарнитуры и прочее, но не успели распаковать. То, что имело отметку дозиметристов, попадало в магазин под названием «Радуга». Потом холодильники, телевизоры, плитки и прочее отдавали нам в общежития для пользования.
После дозиметристов в квартиры заходили солдаты. Они заворачивали вещи в одеяла, покрывала и выбрасывали в окна. Под ними уже стояли грузовые машины. Мы едем на работу мимо этих домов каждый день и видим, как из окон летят холодильники, телевизоры, тюки с вещами. Стоит мертвая тишина в автобусе. Такая тишина бывает, когда опускают гроб с покойником. Вдруг кто-то из сидящих в автобусе вскрикнет и зарыдает, показывая на свою квартиру, увидев, как летят вниз его вещи. Или взглянув на открытые окна уже пустой, а еще недавно такой родной квартиры. Многие женщины заплачут, мужчины отвернутся. Так и едем до работы в плачущем автобусе. В квартире моей припятской подруги за край балкона зацепился матрац. Так он и висел печально не один год. Когда все квартиры были вычищены, дома стояли как мертвые каменные изваяния с пустыми глазницами окон. Ночью Припять не освещалась, едешь поздно с работы, как по кладбищу.
Птицы вернулись в радиоактивные леса
У нас работало много женщин, которых эвакуировали после аварии. Они рассказывали о тех тяжелых днях. Столько трагичных историй, хоть книгу пиши! Одна из них жила в Чернобыле в своем доме у реки. Разрешали брать с собой при эвакуации только те вещи, которые легко отмыть от радиационной пыли. Много ли на себе унесешь? Они с мужем сложили скарб в лодку. Зарубили корову, положили ее мясо в погреб в огороде, открыли дверцу, чтобы их любимый пес был сыт какое-то время. Сели в лодку с мотором и поплыли. Пес прыгнул в воду и поплыл за ними, жалобно лая. Хозяйка зарыдала, кричала ему, чтобы вернулся. Но он плыл следом, пока силы не оставили его.
Домашних животных, оставленных хозяевами весной 1986 года, расстреливали солдаты и хоронили на скотомогильнике. Многие животные были привязаны или заперты в сараях. В деревнях стоял сплошной лай, мычание, блеяние, мяуканье. Куры и утки бегали по улицам. Те животные, которые убежали, потом одичали. Собаки скрестились с волками. Многие дикие животные были больны бешенством. Были случаи нападения бешеных лис и собак на людей. Однажды мы с начальством возвращались из Припяти в Чернобыль на двух легковых машинах уже по темноте. Маленький «Запорожец» был забит битком и еле ехал. Вдруг фары осветили большого кабана на дорогое. Не успел водитель затормозить, как зверь разбежался и столкнулся с нами лоб в лоб. Кабан кувырком скатился с дороги, а мы, испуганные высыпали из машины. Весь радиатор у машины был разбит. Стали ждать «Жигули» директора, выехавшего чуть позже нас. Оказалось, что кабан очухался, увидел следующую машину, которая раздражала его горящими фарами, и помчался на нее. Распорол клыками крыло со стороны водителя.
Известно, что птицы после зимы возвращаются на свои старые места, а журавли — в свои родные гнезда. В ту весну птицы вернулись в уже радиоактивные леса. Многие погибли, другие вывели слабое потомство и вместе с ними больные птенцы не смогли осенью улететь в теплые края. В 1987 году птиц в Зоне не было совсем. А весной 1988-го мы ехали в Припять на работу. Стоял чудесный солнечный день. Водитель остановил автобус недалеко от теплиц, показывая в сторону рукой. Мы увидели на зеленой полянке стоявшего журавля. Выскочили из автобуса, стали обниматься, смеяться и плакать одновременно. Птицы возвращаются, значит, возвращается в Зону жизнь!
Помню в ту весну тоскливую картину: журавль сидел на бетонном столбе, держащем колючую проволоку, и смотрел туда, где была его деревня и его гнездо, куда он прилетал ежегодно. А ее не было. Захоронили все дома в могильник, засыпали землей, оградили колючей проволокой.
Последние «жители» Припяти
За все годы работы в Чернобыльской Зоне мы почти каждый день сталкивались с тем, что разрушало нервную систему сильнее радиации. Организм из-за инстинкта самосохранения потом просто «отключился» и не реагировал ни на что.
В 1988 году я перешла на должность ведущего инженера в специальное предприятие «Комплекс», которое занималось работами по захоронению, следило за могильниками и скважинами, по которым смотрели, не пошли ли радионуклиды по подземным течениям в реку Припять. Однажды мне в Припять позвонил профессор одного Казанского НИИ Копейкин, попросил найти для него какую-нибудь емкость с ручками. Они хотели собирать воду, вытекающую из высокоактивного могильника. Приехавшие с Копейкиным ученые искали и испытывали различные сорбенты, которые хорошо задерживают радионуклиды. Для этого надо привозить от могильника радиоактивную воду, но не в чем. Я позвонила в отдел охраны, попросила снять сигнализацию с больницы. Мы с профессором залезли в окно первого этажа, так как дверь была закрыта на замок, стали искать емкость.
На одном этаже я увидела обыкновенный бидон, в котором в деревнях перевозят молоко. Позвала профессора. Открыла бидон и увидела четыре мумии. Они были коричневого, почти шоколадного цвета. Ручки и ножки согнуты, глаза закрыты. Наверное, перед эвакуацией каким-то беременным женщинам на последних месяцах стало плохо, им сделали операцию. А малышей положили, надеюсь, уже неживыми, в бидон и в суете забыли. Профессор посмотрел в бидон, ему стало дурно, а я продолжала рассматривать детей. Профессор Копейкин потом удивился, что я женщина, а так спокойно смотрю на такое. К этому времени я уже мало на что реагировала, повидав столько, что никакая нервная система не выдержит. Но это мне потом аукнулось посттравматическим синдромом. Профессор зашел в операционную на этом же этаже. В одном боксе он нашел еще несколько зародышей.
Мы ушли из больницы, но на другой день профессор позвонил снова, так как кроме этого бидона ничего подходящего не нашел, и попросил помочь забрать его. У меня почему-то в мыслях возникла картинка, что мумии детей надо будет достать из бидона и куда-то деть. Я отказалась это делать, послав с ним нашего шофера. Позже узнала, что они вдвоем вырыли около больницы маленькую могилку и захоронили всех из бидона и бокса, положив на поверхность валявшийся недалеко металлический лист — для памяти. Это были последние «жители» города Припять. А на другом этаже больницы, где располагалось ранее детское отделение, на одной маленькой кроватке лежала мертвая собака. Та самая собака, которая жила в детском саду. Когда мы заняли садик, она пришла в детское отделение в больнице, чтобы заснуть на детской кроватке. Видно, она раньше очень любила детей! Но за год ее тело не разложился, а тоже мумифицировался. Она заснула с поднятой и чуть повернутой назад головой. В такой позе и застыла. Видно, сильнейший радиационный фон способствовал гибели разлагающих органику микроорганизмов, поэтому физическое тело не разлагалось, а превращалось в мумию. В научных книгах писали, что и в центре египетских пирамид аккумулировалась радиационная энергия космоса. Это способствовало долгому сохранению мумий.
Как-то вечером в Чернобыле мы сидели в одной компании. Некоторые из мужчин ранее жили в Припяти. Они рассказывали, как их привлекли к работам по эвакуации населения. Всех уже вывезли. Они напоследок зашли в морг, там лежал труп старого человека. Я помню, что они его оттуда забрали, а вот где похоронили — не помню. Не знаю, успел ли он мумифицироваться. Позже я по радио услышала, как одна женщина рассказывала, что перед эвакуацией из Припяти у нее умер отец. Она просила откликнуться тех, кто знает, где его захоронили. А я не могла вспомнить, кто в той компании рассказывал об этом случае.
Ликвидация ликвидаторов
Те, кого так или иначе затронула чернобыльская катастрофа, в последнее время с горечью наблюдают, как идет наступление на льготы, установленные базовым Чернобыльским Законом. Кому выгодно объявить мифом последствия чернобыльской аварии, принесшей людям столько бед? На руку это тем, кто хотел бы укрепить бюджет страны за счет полного истребления ликвидаторов аварии и прекращения финансирования работ по преодолению последствий чернобыльской катастрофы.
Министр Починок был инициатором многочисленных решений, ущемляющих социальные права ликвидаторов. Его позиция — экономить и экономить на больных людях, которые 18 лет назад отдали все свои силы и здоровье. Намечалось убрать из Закона статьи, которые не обеспечиваются финансами. Если сейчас чернобылец может подать в суд и с помощью него получить полагающееся, то при ликвидации самих статей из закона мы лишаемся и этого своего конституционного права.
МЧС, спустя 16 лет после аварии, объявило о смене ликвидаторских удостоверений якобы с благородной целью — очистить ряды от липовых ликвидаторов. Для этого необходимо было предоставить командировочное удостоверение или документ о повышенной зарплате. Но командировочные удостоверения хранятся 15 лет. Да и не у всех они и были в той суматохе. Или неправильно оформлялись. Некоторые командированные в Чернобыль не доезжали до города, жили далеко за Зоной, а им поставили штампы их сотрудники в организациях, которые располагались в самой Зоне. Другие, наоборот, работали непосредственно в Зоне, а штамп им поставили в организации, которая располагалась, например, в Киеве. Были и такие, которые просто купили удостоверения. Они и сейчас смогут купить новые.
Группе сотрудников бывшей ОНИС пришлось тяжелее всего. Опытная станция сейчас расформирована, командировочные не сохранилась. Никакой повышенной зарплаты нам не давали. Считалось, что работа в чернобыльской Зоне — это обычная работа, как и в челябинской Зоне. Процесс доказательство того, что ты ликвидатор последствий аварии 1986 года, превратился в длительную и унизительную процедуру. Для некоторых сотрудников все попытки оказались безуспешными. В то время никто не заботился о правильном оформлении бумаг, надо было срочно и много работать.
Как тяжело сейчас 50 тысячам инвалидов-чернобыльцев доказывать, что их заболевания связаны именно с работами по ликвидации последствий аварии. Экспертные советы имеют приказ связывать с такими работами только те заболевания, которые есть в утвержденном правительством списке. Но там только раковые заболевания, и то не все разновидности. Многие медицинские и научные институты уже давно установили, что лидирующие заболевания чернобыльцев — это психо-неврологические, а как следствие — сердечно-сосудистые. И вслед за ними остальные. Вот и уходят чернобыльские инвалиды на пенсию далеко не в пенсионном возрасте и получают мизерную пенсию. Что же законодательство? Оно узаконило такой способ рассчитывать пенсию по инвалидности, что ликвидатор, который был в Зоне несколько дней, может пересчитать заработок за весь месяц по этой повышенной зарплате. А те, кто там работал много лет, получают на порядок меньше. А кто был в Зоне несколько дней? Большие начальники — штатские и военные, некоторые артисты. Изначально основной Закон был составлен так, чтобы все льготы могли получить только особо приближенные лица. В том числе квартиры, путевки, страховки, пенсии. А когда у них уже было все, то для остальных с тех пор стали льготы урезать.
Что мы видим сейчас? Свертывание чернобыльского движения. Убрали налоговые льготы. Организации лишились материальной поддержки. Чем платить за офис, за телефон, за работу активистам, юристам? Спонсоры отказывают в поддержке, у них нет своей заинтересованности. Действующие организации погрязли в судебных делах. Суд стал уже их вторым домом. Это отвлекает от решения социальных программ. А что делать, если фиксированные суммы на питание и компенсацию за утрату здоровья уже четвертый год не индексируются? Почти свернута программа обеспечения жильем. Компенсацию за путевку выдают фиксированной суммой в 8000 рублей, а не средней стоимостью путевки по региону. Но если даже ликвидатором выигран суд по выплате задолженности, это не значит, что будет получена сразу вся сумма. В Минтруда говорят, мол, неизвестно, какие суммы будут выиграны в течение года. И они не закладывают их в бюджет текущего года (заметьте, что бюджет принят профицитным, значит, деньги есть). Если выиграл суд в январе, то деньги, возможно, выдадут на следующий год. А за индексацию недополученных сумм надо снова судиться. В министерстве говорят, мол, вы у нас замучаетесь бегать по судам. Комитет по социальной защите, на который возложили всю ответственность за выполнение Закона, превратился в комитет по социальному препятствию.
Помните, как в те постчернобыльские дни страну обошел документальный фильм, когда показывали улыбающихся шахтеров, только что вылезших из-под взорвавшегося блока? Мир тогда застыл в ожидании — прожжет ли раскаленная масса дно поврежденного реактора, уйдут ли миллионы кюри радиоактивного вещества в грунтовые воды? Это была бы новая мировая катастрофа! Тогда наши шахтеры совершили подвиг и в кратчайший срок подвели бетонную подушку под реактор. Смотрю фильм — улыбаются с экрана те, кого уже нет с нами, — и ужасаюсь: «Кто же вас, дорогие ребятки, послал на такую работу без средств радиационной защиты? Понимаете ли вы, что совершаете подвиг и спасаете людей всей планеты, а сами скоро будете умирать в муках? А в СМИ постоянно будут распространять информацию, что ликвидаторы только и занимаются тем, что преследуют свои шкурные интересы. Что им бы только побольше выбить для себя денег!»
Значит, когда государству необходимо было любой ценой ликвидировать аварию, на это добровольно-принудительно посылали сотни тысяч людей, используя их в качестве биороботов, не представляя информации об угрозе их здоровью и жизни. Теперь необходимо все представить не как подвиг, а даже всячески очернить оставшихся в живых. Зачем? Во имя чего? Да потому, что Минатом стремится строить новые АЭС. Получать огромные, многомиллионные прибыли. И надо убеждать россиян, что реакторы совершенно безопасны в эксплуатации. Поэтому Минатом молчит о том, сколько на самом деле каждая АЭС производит опаснейших радиоактивных отходов. Поэтому Минатом умалчивает о состоянии старых АЭС, выработавших свой срок. Потому что если их закрывать, захоранивать, денег на строительство новых блоков уже не будет. В Минатоме либо молчат, либо лгут.
Но если будем молчать мы, выжившие после той катастрофы, все, кто понимает, чем грозит эта безумная атомная гонка, то наша Земля вскоре может оказаться огромной безжизненной радиоактивной Зоной.