Этот фильм Ролана Быкова прочно вошёл в наш культурный код, и сейчас он кажется таким понятным и таким правильным, таким однозначным. При любом разговоре о травле, о ситуации «все против одного», о ненависти к не таким, как все, – неизбежно приходит на память он, сконцентрировавший, выразивший что-то очень важное. Но что именно в нём важно?
– Вот лекарство «Озверин». Принимайте по одной таблетке.
– И что?
– Озвереете.
(м/ф «Месть кота Леопольда»)
Когда мы разделяем взгляды человека, которого травят, когда он, на наш взгляд, не сделал ничего плохого и страдает невинно, то наше сопереживание ему и гнев на мучителей совершенно естественны, автоматичны и не требуют чрезвычайных усилий души. Эмпатия свойственна и животным – мышь, наблюдающая мучения сородича, испытывает от этого дискомфорт и по возможности старается ему помочь. Найдётся ли такой человек, который не сочувствовал бы Лене Бессольцевой в пронзительном исполнении Кристины Орбакайте?
Однако та же мышь гораздо легче относится к страданиям незнакомой ей мыши и уж тем более останется равнодушной к страданиям кошки. Человек вполне в состоянии быть такой мышью, но, по счастью, способен и к большему. История в «Чучеле» выстроена так, что после участия в травле в качестве жертвы главная героиня (а вместе с ней и зритель) получает возможность побыть охотником, но, имея опыт страдания («Я была на костре»), отказывается. Попытка объявить бойкот «предателю Сомову» проваливается, и это тот поворот, который легко проскочить набравшему обороты зрительскому негодованию.
«— Все из-за Сомова! — Лохматый подлетел к Димке, крепко сжав кулаки.
— У-у-у, — понеслось со всех сторон, — Со-мо-о-ов!
Одни из них забыли, что они сами тоже гоняли Ленку. Другие забыли, что жили, как будто вся эта история их не касается. Третьи, что хотели заступиться за Ленку, да не успели… Каждый, конечно, чувствовал какую-то неловкость перед самим собой, перед другими, но в этом трудно признаваться, и все они дружно и единогласно обвиняли одного Сомова».
(В. Железников. Чучело)
Знакомая и очень человеческая ситуация, но человеческая ли?
«Звериный» мотив в повести, заданный с первой главы («Пусть они грызут друг друга!.. Волки!.. Шакалы!.. Лисы!..»), подмял под себя другие смыслы, и хлёсткая фраза про «деток из клетки» показалась многим ключевой. Её и Ролан Быков оставил, но от хоровода в звериных масках отказался и медвежью голову заменил на кабанью (отсылка к «Повелителю мух»?), и фильм его получился, по-видимому, не про то, как так происходит, что компания симпатичных людей становится зверями. Понятно, как это происходит, – в силу той же естественности, с какой в иной ситуации проявится сочувствие. Важнее другое – что есть защитные механизмы. Например, не травить людей, не устраивать бойкоты и самосуды, не клеймить предателей, не набрасываться скопом на одного, как бы он ни был неправ.
Вот как сам Ролан Быков отвечал на вопрос, зачем он стал снимать «Чучело»:
«Есть такое понятие — социальный заказ. О нём можно спорить, но он существует в душе художника независимо от споров — это чувство времени, чувство кровной связи с жизнью твоих соотечественников, с проблемами, которые решает сегодня твоя страна. В «Чучеле» В. Железникова я сразу ощутил социальный заказ и даже более — я воспринял повесть как «социальный приказ». Я был захвачен ею, её героями, драматургией, остротой конфликта между высокой нравственностью, имеющей глубокие корни, духовностью, добротой и стихией мещанского равнодушия, жестокости. Я увидел в героине и себя и многих, кого люблю, потому что каждый из нас так или иначе находится или находился в положении «чучела»».
Попутно замечу: то, что Быков назвал социальным заказом и «социальным приказом», – это ведь и есть то, что сейчас называют повесткой, часто с негативным отношением. Но как понять, когда повестка действительно «портит» произведение, искажает реальность, делает из искусства пропаганду, а когда она – просто предмет заинтересованности, беспокойства, вдохновения автора, та тема, на которую он хочет высказаться честно и художественно, а не публицистически?
Но приведённая цитата из статьи режиссёра (она называется «До и после «Чучела»», текст легко находится в сети) примечательна и в другом отношении. Это лишнее свидетельство того, что авторский замысел, как сам автор его понимает, – ещё не последнее слово в вопросе о смыслах произведения. Если бы дело было только в конфликте между высокой нравственностью и мещанским равнодушием, как формулирует Быков, ну о чём тут говорить? Ежу понятно, что духовность лучше жестокости, кто бы спорил. А между тем, маленькая несгибаемая Железная Кнопка – само олицетворение борьбы с мещанским равнодушием, и она же едва ли не самый страшный персонаж. Если взять эту тему – как неравнодушие и жажда справедливости переходят в жестокость, – то Железная Кнопка оказывается чуть ли не предшественницей Дейенерис из «Игры престолов».
Фильм подводит и к другим интересным вопросам. Например, можно ли вешать чучело ненавистного тебе человека, даже если он предатель или преступник? Можно ли делать чучело из живого человека при тех же условиях?
На иллюстрации американские патриоты жгут чучело верховного судьи Джона Джея, заключившего неравноправный и унизительный, по их мнению, договор с Англией. Это 1794 год, но традиция сжигать или, чаще, вешать чучела ненавистных политиков сохранилась до нашего времени, и мы легко найдём примеры того, как это делают обе стороны в современных конфликтах.
Для человека христианской культуры изображение любых невинных страданий имеет прообраз в крестных муках Христа. В фильме Быкова параллель с евангельским сюжетом воспринимается как важнейшая нить (если вообще не стержень, на котором он держится). Незаметно для большого мира взрослых (ему досталась незавидная роль «равнодушной толпы») Лена проходит через предательство, осмеяние, даже символическое распятие и остаётся способной к прощению. Сомов – скорее отрекшийся Пётр, чем Иуда. Но тема предательства, измены, поиска Иуды в своём кругу и поиска Иуды в себе проходит лейтмотивом через весь фильм.
Сложно поверить в то, что аллюзии к Евангелию случайны. Впрочем, сам режиссёр о них прямо не говорит, отмечая совершенно другие мотивы – подвига и героизма, для чего, в частности, понадобился в фильме образ военного оркестра:
«Мне хотелось показать сверстников моих героев с той ответственностью, которая наложена на их детские плечи погонами, ответственностью мужчин, будущих защитников Родины. Мне хотелось, чтобы на экране возник образ сверстников моих героев, близких к искусству, музыке, не допускающих «ни одной фальшивой ноты»… И, наконец, главное: для фильма было необходимо отдать доброте и ее героине, ее милосердию и самопожертвованию воинские почести. Я совершенно всерьез считаю человека, способного на то, что сделали внучка и ее дед в картине, «подлинным героем»».
Для Владимира Железникова, автора повести, так же важна связь с героическим прошлым страны, и в Лене можно увидеть наследника этой героической традиции (в противоположность мнимому герою Сомову). Но фильм выводит героиню совсем на другой уровень. Если в повести сожжение чучела происходит возле обычного сарая, без всякой символики, то Быков всю эту сцену переносит в здание, похожее на разрушенную церковь, и само чучело сжигают привязанным к античной колонне. Портрет бабушки Маши, как две капли воды похожей на Лену, смотрится настоящей иконой, а школьники перед ней – прозревшими грешниками. Характерно здесь изменение слов Лены – в книге: «Надо отбиваться, если даже их много и тебя бьют», в фильме: «Нельзя бежать, когда тебя гонят». Совсем не одно и то же! Иисус, как известно, не отбивался от стражников, но и не бежал.
Конечно, это всё-таки живая девочка, а не ходячий символ. Она сердится, кричит и кривляется, кидается портфелем. А ещё называет предателем только себя и почему-то не сжигает ни своих гонителей, ни их чучела. Ребёнок, что с неё взять. Шестой класс.
Повесть заканчивается так:
«Все молча смотрели на картину. И тоска, такая отчаянная тоска по человеческой чистоте, по бескорыстной храбрости и благородству все сильнее и сильнее захватывала их сердца и требовала выхода. Потому что терпеть больше не было сил. Рыжий вдруг встал, подошел к доске и крупными печатными неровными буквами, спешащими в разные стороны, написал: «Чучело, прости нас!»».
Почему – «Чучело, прости нас», почему не «Лена, прости нас»? Возможно, первое как раз точно, потому что катарсис, испытанный школьниками, ещё не осознан. Ещё никто не понял, что чучелом другого человека называть нехорошо, что с этого всё и началось, но лишь неосознанное чувство вины в эту минуту охватило всех. И тогда оказываются лишними слова про «отчаянную тоску по человеческой чистоте и благородству», целиком принадлежащие автору; это он знает так подробно про чувства ребят, а они сами не знают.
Заплаканные лица ребят крупным планом – точный киноэквивалент словам про «отчаянную тоску» и столь же недостаточный в художественном отношении, когда нечто растолковывается, а не просвечивает сквозь изображение. Фильм, впрочем, завершается не надписью на доске, как повесть, а тем самым военным оркестром, провожающим Лену с дедушкой. Режиссёр в роли дирижёра оркестра снимает фуражку перед главной героиней, и к некоторой нарочитости этого жеста, наверное, не стоит придираться.
Вообще, стоило бы сказать хоть несколько слов о том, что фильм, в целом точно следующий литературному источнику, оказывается разнообразнее в приёмах, тоньше и в конечном счёте убедительнее. Повесть кажется многословной и чересчур объясняющей; не случайно, что при своём выходе она не вызвала и десятой доли той общественной реакции, какую спровоцировал фильм. Всего один маленький пример: в фильме дедушка Лены прощается с классом словами «Честь имею», все ученики как один встают, а учительница бросает им: «Садитесь». В книге этого нет, а в четырёх секундах фильма здесь спрессовано сразу несколько смысловых слоёв: военное прошлое Николая Николаевича, понятие чести, одно из ключевых для всей истории, неосознанное ощущение этой чести ребятами-зверятами и уже выработанный иммунитет к подобным категориям у учительницы… Это сделано просто, это не бог весть что, но из таких кусочков всё-таки складывается искусство.
Возвращаясь к вопросу о том, что же всё-таки важно. Смотря такие фильмы, как «Чучело», мы можем многое чувствовать и понимать, и потом говорить всякие вроде бы правильные вещи, и сами, естественно, занимаем позицию «хороших» героев. Это имеет отношение к тому, как мы рассказываем историю (эта тема звучала в посте про сериал «Бодкин»). И вот, когда мы обращаем все свои правильные размышления вовне, на других, а не на себя, тогда то правдивое, что было в мысли, просачивается сквозь пальцы, и остаётся, например, осуждение или злорадство, прикрытое как бы сочувственным цоканьем, да ещё жалость к себе. Видимо, чтобы удержаться, нужно постоянно ловить себя: «А не пробуждается ли во мне Железная Кнопка, когда я кажусь себе Леной Бессольцевой?»
Иллюстрацией к сказанному могут служить слова из одного письма, адресованного Ролану Быкову после выхода «Чучела» (а их были сотни, и благодарных, и осуждающих). Письма советских зрителей – это вообще особый жанр, и если их сравнивать с нынешней интернет-критикой, то нужен мем на тему «жалкая пародия – неповторимый оригинал». Так вот, неповторимый оригинал:
«…Извините, конечно, за бестактность и за разглашение государственной тайны, но Вы сделали гениальный фильм, о чем я не буду распространяться, дабы не впасть в формализм, элитаризм и эстетизм и т. д. <…> Нелепость истории, заключающейся в том, что хотя мелкого буржуа уже нет, а мелкобуржуазная стихия еще есть, Вы перевыразили волшебным способом, поставив на все позиции шекспировского по остроте конфликта изумительно красивых детей. Именно в нашей стране устойчиво вырастают самые красивые дети, пишутся самые красивые картины и ставятся самые лучшие фильмы. Эта историческая закономерность выступает как художественная реальность благодаря таким, кто может сделать фильм «Чучело». С поразительным изяществом входит придуманный Вами оркестр в художественную реальность фильма, выступая как органический структурный компонент, формальная рамка показанного, тактично переосмысляемая в конце, как знамение оптимизма. Наши побеждают, и как в том фильме 1930-х годов, они приходят и уходят под очень правильную музыку, даже если им не очень весело. Музыка вообще есть музыка победы.
С искренним уважением и приветом товарищам Железникову и Губайдулиной (автор музыки к фильму) и с пожеланиями дальнейших успехов в коммунистическом воспитании народа»».
